Романтик в 1937 году. Сергей Лозница – о фильме "Два прокурора"

Сталинизм так и не стал историей – это живая система, абсурдная, изуверская, существующая по своим законам, гибкая, но по сути своей неизменная. Ее задача – растоптать личность, стереть в лагерную пыль или превратить в винтик государственного механизма, аннигилировать любую попытку неповиновения, истребить инакомыслящих, а лояльных запугать до полусмерти. Человек, достигший карьерных высот, может в одночасье лишиться всего, безгрешен только богоподобный лидер.

Георгий Демидов с дочерью Валентиной, Ухта, 1962 год

Бывший узник сталинских лагерей физик Георгий Демидов написал три повести об эпохе Большого террора, без надежды на публикацию в СССР. В 1980 году сотрудники КГБ провели обыск и изъяли его рукописи. Демидов умер в 1987-м, его дочь с помощью А. Н. Яковлева добилась возвращения рукописей, и в 2009 году была впервые опубликована повесть "Два прокурора" (1969). К генеральному прокурору Андрею Вышинскому, одному из архитекторов массовых репрессий, с рассказом о том, что чекисты в Брянске нарушают законность, фабрикуют дела и пытают подследственных, обращается молодой прокурор Корнев. Он уверен, что разоблачает происки вредителей в своей области, и ему не приходит в голову, что он имеет дело с системой, созданной самим Сталиным.

Дочь Георгия Демидова рассказывала в интервью Радио Свобода о том, как ее отец ненавидел советскую систему. Писателю ее изуверская сущность была очевидна, но прекраснодушному герою повести она откроется слишком поздно. "Почвой, на которой возникают режимы наподобие сталинского в СССР или маоцзедуновского в Китае с их единоличной диктатурой, опричниной и полнейшим пренебрежением к правовым и этическим нормам, является гражданская незрелость народа. На определенных стадиях его развития она неизбежна и закономерна. Но продлеваемая и выпестовываемая искусственно, такая незрелость переходит уже в гражданский инфантилизм, а пораженный ею народ превращается в коллективного политического недоросля, не способного отличить Право от Бесправия", – отмечал Георгий Демидов.

14 мая на Каннском кинофестивале состоялась премьера фильма Сергея Лозницы "Два прокурора". Прокурора Корнева великолепно сыграл Александр Кузнецов, Вышинского – Анатолий Белый, а Александру Филиппенко достались две роли – жертвы чекистского произвола и инвалида, разглагольствующего в поезде.

Газета The Guardian отмечает "ледяной холод страха", который исходит от этой истории, и сравнивает ее с "Записками из Мертвого дома" и "Замком". Рецензент Variety говорит о том, что фильм захватывает так же, как чтение книги Камю, Кафки или Оруэлла, "где страницы потрепаны временем, но идеи остаются болезненно, ярко свежими".

В программе "Культурный дневник" Радио Свобода Сергей Лозница рассказал о своей работе над фильмом.

– Помню, вы говорили, что слушали нашу передачу о Георгии Демидове и она вас заинтересовала. Вы после этой передачи прочитали повесть "Два прокурора"?

– Нет, я покупал книги издательства "Возвращение", которое публиковало воспоминания бывших заключенных, и книга Демидова была в моей библиотеке. Я прочитал "Два прокурора", а потом слышал ваше интервью с его дочерью. Когда появилась возможность сделать игровую картину, я обратился к повести "Два прокурора". Я вообще-то хочу экранизировать все повести Демидова, потому что они очень важны. Это немножко другой взгляд, он отличается от многих подобных воспоминаний о 30-х годах и ГУЛАГе, поскольку Демидов предлагает взглянуть на это со стороны и увидеть технологии или методы.

Персонажи Демидова делают выбор, который ведет в неправильную сторону. Все повести описывают неудачную стратегию людей, которые или оказались в тюрьме, или пытаются кого-то защитить. Как в этой повести "Два прокурора" – отстоять справедливость.

– Можно сказать, что это героическая стратегия.

– Да, но это следующий вопрос. Насколько вообще уместна эта концепция? Насколько в такой системе уместно понятие романтического героя? Насколько он действенен?

– Примечательно, что все так или иначе являются частью системы. И палачи, и жертвы, и романтический герой – все винтики, все за советскую власть.

Сергей Лозница

– Это мы можем говорить с точки зрения нашего знания. Да, и в фильме, и в тексте есть такие диалоги, такие реплики, которые вызывают у меня смущение. Ну, например, разговор советского юриста о социалистической справедливости. Какая социалистическая справедливость? Это нонсенс. Но, тем не менее, это мое знание сейчас о том, что происходило тогда. Но тогда люди жили в совершенно ином мире, в мире полного незнания.

Наш герой существует в пространстве, о котором он, на самом деле, ничего не знает. Ему кажется, что он понимает, но он не понимает. А другой герой, которого он пытается защитить, из своего незнания посылает его на верную смерть. Пытаясь сделать доброе дело, вершит судьбу своего возможного спасителя. Это одна из самых серьезных трагедий человека в целом: отсутствие понимания, где он находится. Главная наша задача – понять, где я и что вокруг меня происходит.

– Есть одно важное отступление от текста Демидова: монолог инвалида, который рассказывает о том, как он отправлялся к Ленину за помощью.

– Этот монолог пришел от Николая Гоголя, "Повесть о капитане Копейкине". Но если у Гоголя появилась банда, то в этом монологе я позволил себе некоторую вольность, анахронизм. Время изменилось, и банда уже не работает. Внутренне не работает, потому что сломлена человеческая натура. Буйство исчезло. Монолог Безрукого пассажира – в какой-то степени, предупреждение герою. Вообще-то нашего героя все хотят спасти. Начальник тюрьмы его спасает, заместитель начальника тюрьмы его пытается окольными путями удержать: "Послушай, ну не надо туда ходить. Не надо". Хотя они никакие не добрые люди, они абсолютное зло. Там, в принципе, все абсолютное зло.

– Инвалид, который сначала отправлялся к Ленину, а потом к Сталину, это шут, который передразнивает молодого прокурора?

– Да, да. Это шут. Гротескный эпизод в фильме. И такой контрапункт.

– В финале повести Демидова герой погибает на Колыме. Но вам этот финал не понадобился.

– Ну, это очевидно уже. Вся история закончилась в тот момент, как только он был арестован. Всё понятно дальше. Весь фильм говорит только об этом. И, конечно, коварство, с которым это было сделано, поражает. Но это случалось с очень многими. Арест Осипа Мандельштама был подготовлен таким же образом. Это система разрабатывала, и до сих пор применяются методы, которые направлены на то, чтобы жертву, намеченную системой, в момент ареста лишить возможности сопротивляться.

– Да, сценарий ареста очень хитроумный. И на самом деле в сталинские времена часто придумывали такие замысловатые способы, как подвести жертву, которая и так бы не сопротивлялась, к тюремным воротам. Садизм?

– И не только. Это еще и проявление театральности, которая пышно расцвела в наше время. Эта театральность присутствует практически во всем. Мы за фасадом не видим, что на самом деле происходит. И тогда они тоже устраивали такие спектакли. Процесс Промпартии 1930 года – театральное шоу. Эти спектакли разыгрывались еще и для того, чтобы сломать человека. Сталинским палачам было мало просто прийти, арестовать, убить. Не знаю, существует ли в этой сцене эстетизм, но проявление чего-то адского точно присутствует.

– Говоря о театральности: этот сценарий мог бы стать пьесой. Вы работали в театре и наверняка можете представить эту историю на театральной сцене.

– Да, как и другие повести Демидова. Если будет такая возможность, я с удовольствием поставлю.

– Мы уже вспомнили ваш фильм "Процесс" о деле Промпартии, но интересно сравнить "Двух прокуроров"с фильмом "Кроткая", где тоже появляется тюрьма. Его тоже снимал великолепный оператор Олег Муту. Видите ли вы связь между "Прокурорами"и "Кроткой"?

– Ну, конечно. Это описание одного и того же, только с разных сторон. В "Кроткой" наша героиня попадает в болезненное или заколдованное пространство. На самом деле, это распространение жуткого вируса, от которого обществу очень тяжело избавиться. Сейчас это общество больное, и не только Россия, остальные тоже претерпевают это. Повесть "Два прокурора" описывает ситуацию в большом масштабе. Мы имеем, с одной стороны, героя, который достиг всего, генерального прокурора Вышинского. И с другой стороны – неизвестного прокурора, 3 месяца как окончившего юридический институт. Представителя первого поколения, воспитанного в революционном духе. Человек, который родился в начале ХХ века, получил такое воспитание и образование и вырос в среде 20-30-х годов. Вот эти две точки – два прокурора, искушенный начальник и наивный новобранец, между которыми находятся заключенные, – описывают, как работает система. А в следующей повести Демидов говорит об ошибках заключенных, которые делают неправильный выбор. Но есть ли у них в принципе выбор? Это тоже вопрос.

Андрей Вышинский (Анатолий Белый)

– Вышинский – любопытный персонаж, что он сформировался в совсем другой среде, до революции. И добровольно и очень охотно выбрал роль пособника самых зловещих преступлений.

– Да. Но те, кто выбрал такую судьбу, вполне возможно, делая первый шаг, закрывали глаза на что-то вокруг себя, а потом оказывались в центре циклона. Все. Дальше невозможно выбраться. Или же это были преступники, которые верили в право совершать преступления во имя самых разнообразных целей. Это такой ад, который творят люди, не имеющие внутри себя нравственного стержня.

– Очень легко провести параллель с сегодняшним днем. Ведь на сцене по-прежнему политики из 90-х годов, времени относительной свободы, которые сейчас действуют по всем правилам тоталитарного общества и даже во многом опережают самых зловещих выскочек.

– Да, но это о чем говорит? О том, что никаких уроков из жуткого, трагического опыта не было извлечено. Я имею в виду сталинизм. Вся советская система не была осуждена. Общая концепция отношения к советскому прошлому для разных государств, которые образовались после падения Советского Союза, не сформировалось. Советская система не была разрушена, она ненадолго ушла в тень и потом вышла из тени. Наверное, чувствует себя сегодня даже крепче и спокойнее, чем тогда, когда была создана.

– И все же, когда смотришь ваш фильм, думаешь, насколько нынешнее время отличается от периода Большого террора: фанатизма в миллион раз меньше, чем в ту эпоху.

– Да, но чем это лучше? Сейчас есть прагматизм и страх. Да, это следующая ступень, но репрессивная система осталась прежней. Например, в случае с адвокатами Навального повторился сюжет повести Демидова. Они были арестованы, сидят в тюрьме, все то же самое. Да, там были фанатики, здесь прагматики, но подлость остается подлостью, низость – низостью. И все знают, в чем они принимают участие. И они знают, что из этой системы не выскочить. Причем каждый на разном удалении от этого зла, но принимает участие. Вот посмотрите сейчас это победобесие, это ужас какой-то. И конец этого всего – взаимное уничтожение, как у Чапека в "Войне с саламандрами".

– В этом году вышел ваш короткометражный фильм "Урок палеонтологии". В украинском музее живут чудовища, давно вымершие, на фоне обстрелов Киева. Архаичный злой дух сейчас снова воскрес, динозавр, который топчет всех.

– Моя интенция немножко другая была, когда мы снимали детей. Я хотел напомнить, что мы сейчас обсуждаем все, что происходит здесь и сейчас, но нужно не забывать, что наша жизнь не ограничивается этим узким лучом, который создает нам медийное пространство. Жизнь многообразна и гораздо богаче, чем все то, о чем нас пытаются заставить думать. Но фильм и о чудовищах тоже.

– Древние чудовища живы и сейчас расправляются со всем, что попадается им на пути.

– Ну, настолько, насколько мы не оказываем им должного сопротивления. И отступаем, и позволяем существовать. Я думаю, что прежде всего это наше представление о том, что возможно и невозможно, что приемлемо и неприемлемо, а потом уже все остальные события. Мы тоже влияем на это. Если большинство этого не принимает, этого не будет.

– Фильм о прокурорах как будто говорит о том, что сопротивление бессмысленно. Вот что произошло с человеком, который попытался просто сообщить о неполадках в системе вышестоящему чиновнику.

– Но вышестоящему чиновнику сообщать ничего не надо. Он и так посвящен. А эта иллюзия существует до сих пор. Вообще иллюзия, что придет царь и все как-то наладит. Вот все прижали уши: придет президент Соединенных Штатов, и все на следующий день изменится, мир засияет иными красками. И что? Но иллюзия существовала. Поразительно, что инерция этого восприятия и инерция того языка, которым мир когда-то описывался в восемнадцатом, девятнадцатом веке, до сих пор существует.

Нет романтического героя, нужно искать другие способы сопротивления. Иные способы, которые соответствуют той цивилизации, в которой мы живем. Это технократическая цивилизация. Ее еще Кафка описал в начале двадцатого века, но до сих пор не дошло. Мы имеем дело с очень коварной системой, которая существует всюду. Что с этим делать? Это серьезный и очень насущный вопрос. И эта система влияет на всех нас.

Из книги "Два прокурора"

— Выдайте товарищу Корневу, — Генеральный прокурор теперь уже хорошо помнил его фамилию, — справку, что он был у меня на приеме. Адресуйте ее областному прокурору, в подчинении которого состоит Корнев. Да, еще... Обеспечьте ему обратный проезд из билетной брони Главного прокурора.

Корнев шел к выходу из кабинета впереди секретаря. Вышинского, учтиво уступившего ему дорогу. Пол под ним снова обрел устойчивость и твердость.

Как мог он подумать, даже только на минуту, что выдающийся своим умом и партийной принципиальностью главный руководитель советской юстиции отнесется к его сообщению с равнодушием чинуши-формалиста? Ведь он, кроме всего прочего, еще и политик, обязанный соблюдать во всех своих действиях необходимую осторожность. Даже против областных филиалов всемогущего наркомата Вышинский не может действовать сплеча. Тем более по голословному заявлению какого-то парня из провинции, пусть даже занимающего прокурорскую должность! Поэтому Генеральный не отправил в его область следственной комиссии, не снабдил его охранной грамотой, которая так бы прямо и называлась. Однако простенькая справка из канцелярии Главной прокуратуры, которую он сейчас получит, будет служить смелому доносчику именно такой грамотой. Косвенно свидетельствуя, что генеральный прокурор Союза уже знает о вопиющих нарушениях законности в области, где работает Корнев, она делала его арест только лишним подтверждением верности его доноса. Даже если преступники из областного управления НКВД уже имеют на руках подписанный ордер на арест зловредного прокурора, они вряд ли теперь дадут ход этой бумажке. Отдавая распоряжение о выдаче своему посетителю невинной с виду справки, Вышинский делал простой, но гениальный ход в том направлении, в котором Корнев ожидал от него шумных, едва ли не сенсационных действий. Но теперь он и сам понимал, что это было немыслимо со стороны опытного юриста и осторожного политика. Ведь молодой прокурор, сделавший ему искреннее, но голословное сообщение о безобразиях в своей области, мог и несколько сгустить краски, и дать известным ему фактам слишком субъективное истолкование. Другое дело, если этот прокурор, пользуясь незримым покровительством генерального прокурора, добьется немедленного освидетельствования человека, подвергнутого пыткам в следственном отделе областного Управления, и пошлет в Главную прокуратуру протокол этого освидетельствования. Тогда пусть пока отдельный, но предельно красноречивый случай из следственной практики областных органов госбезопасности, послужит поводом для более широкого обследования их деятельности. А от такого обследования всего лишь шаг к обобщающим политическим выводам.

Не хотел бы Корнев быть сейчас на месте лжечекистов из своей области, банде которых он объявил уже открытую войну. Но борьба с этой бандой предстоит, вероятно, еще нелегкая. По-видимому, входящие в нее главные тюремщики из Центральной, в которой томится Степняк, начнут придумывать всяческие проволочки с назначением арестованному медицинской комиссии. И если Корнев не сумеет настоять уже завтра утром на его врачебном освидетельствовании, то к вечеру того же дня Степняк может оказаться во внутренней тюрьме НКВД, куда доступ для представителя прокуратуры еще невозможней, чем в главную городскую тюрьму. А покуда он этого доступа добивается, арестованного могут перебросить еще в какую-нибудь тюрьму в дальнем углу области. А оттуда еще в какую-нибудь... Не исключено даже, что преступники из НКВД попытаются уничтожить следы своих деяний ликвидацией самого их носителя. Что им стоит симулировать самоубийство заключенного, например? Впрочем, вряд ли они решатся на такую крайность. Во-первых, она будет шита такими же белыми нитками, как и арест доносчика, во-вторых, труп-то нельзя уничтожить! И все же действовать надо будет с наивозможнейшей быстротой и решительностью.

– Нужно упомянуть замечательного актера Александра Кузнецова, который играет молодого прокурора и великолепно справился со своей задачей. У вас целое созвездие замечательных актеров, которые покинули Россию по политическим причинам.

– Да, и Саша, и Анатолий Белый, и Александр Филиппенко, все гениальные актеры. Мне просто повезло. С Сашей было очень интересно работать, но он же не работает, он живет там. В какой-то момент Саша мне сказал: "У меня такое чувство, что я играю вас". Я задумался.

Работать было одно удовольствие. Саша был с нами за месяц до съемок, и приезжали все актеры. Мы репетировали практически каждый день и сняли фильм быстро, за 18 дней. Невероятно быстро, но, конечно, это далось ценой усилий, и после съемок все были истощены. Слава богу, фильм получился.

– А где вы снимали?

– В Риге, в тюрьме Браса, которую Евросоюз запретил использовать как тюрьму. Сейчас это павильон и место для тренировок войск. Когда мы приехали, было очень гнетущее впечатление. Там страдали люди, и это страдание осталось. Оно вынимает из вас энергию, все выходили просто мертвые оттуда. А потом зашли художники, сделали из тюрьмы декорацию, она запахла чем-то другим. Но, тем не менее, этот дух там присутствует, и он есть в фильме.

– И присутствует тревожное предчувствие ужасного финала, который ты и так знаешь. И от этой тревоги невозможно отделаться.

– Да. И это странно. Дело в том, что мы же с вами очень многое знаем. Это знают все, кто имел советский опыт. Знают все, кто читал и как-то соприкасался, чьи бабушки и дедушки это помнят.

Но я показывал фильм тем, кто вообще не из этой культуры, не из этой цивилизации, и молодые люди не ожидали этого финала. Поэтому по-разному, мне кажется, будет фильм восприниматься в разных странах и в разных культурах. Но мы, знающие это, проходим через определенный ритуал. И, конечно, без содрогания это невозможно делать.